Победители недр. Рассказы - Страница 79

— Что же с ним могло случиться? — спросила Малевская.

Она стояла рядом с Брусковым, обняв Володю за плечи и поправляя свободной рукой перевязку на его щеке.

— Н-не знаю… Надо немедленно обследовать винт киноаппаратами, — сказал Мареев. — Возьми на себя, Нина, верхнюю буровую камеру, я с Володей будем делать это в нижней, а Михаил — в шаровой каюте.

Труднее всего было в нижней камере, где приходилось поднимать настил, отставлять от стены и переносить на середину ящики, мешки, баллоны, связки. Нелегко было и Брускову в шаровой каюте, где через каждые полметра, следуя по виткам винта, нужно было менять дистанцию и регулировать фокусное расстояние киноаппарата.

Едва Мареев с Володей, освободив стены камеры и отрегулировав аппарат, приладили его к стене и начали осматривать сквозь неё тёмную линию винта, из репродуктора послышался тихий голос Малевской:

— Никита!

— Да… слушаю.

— Подымись сюда, ко мне.

— В чём дело?

Малевская помедлила с ответом.

— Тут у меня что-то не ладится.

Мареев поднял брови.

— Иду… Продолжай, Володя, работу. Я сейчас вернусь.

Придерживая плотно прижатый к стене киноаппарат, Малевская стояла на лестнице, почти под самым потолком. У неё побледнело лицо, и широко раскрытые глаза были наполнены смятением и тревогой. Она протянула Марееву жёлтую пластинку киноснимка.

— Посмотри!

Мареев поднял пластинку к свету. С минуту он внимательно рассматривал её. Густые брови сходились всё теснее, знакомо заострились скулы.

На снимке тёмная извилистая линия винта была разделена широкой, зияющей трещиной.

— Всё ясно… — глухо сказал наконец Мареев, опуская пластинку. — Винт сломан…

Малевская вздрогнула и покачнулась. Помолчав, она спросила запинающимся голосом:

— Продолжать… осмотр?

— Не стоит…

Мареев тяжело опустился на стул возле столика и задумался. Малевская с киноаппаратом в руках спускалась по лестнице.

— Что же теперь делать, Никита? — тихо спросила она, остановившись подле Мареева.

— Ждать помощи с поверхности.

— Исправить невозможно?

Мареев отрицательно покачал головой:

— Туда не доберёшься.

Молчание воцарилось в камере.

— Надо сообщить Цейтлину, — глухо сказал Мареев.

Он встал перед Малевской, подняв на неё глубоко запавшие глаза, положил ей руку на плечо.

— Нина… Нас ожидают тяжёлые испытания…

Малевская кивнула головой. У неё дрогнули губы.

Острой, щемящей болью сжалось сердце Мареева.

— Мы их вместе перенесём, Никита…

Мареев слегка пожал Малевской плечо и направился к люку.

В шаровой каюте Брусков стоял на стуле и внимательно глядел в аппарат.

— Можешь не продолжать, Мишук! — сказал Мареев. — Винт сломан на втором витке.

Брусков повернул голову и молча посмотрел на него. Потом, всё так же молча, сошёл со стула и поставил аппарат на стол.

— Та-а-ак! — протянул он. — Начинается последний акт?

Он нервно потёр руки, постоял и направился к люку в нижнюю камеру.

— Не торопись с заключениями, — сказал ему вслед Мареев, подходя к микрофону.

Голова Брускова скрылась в люке.

— Алло! — позвал Мареев, переключив радиоприёмник.

— Я здесь, Никита! — тотчас же ответил голос Цейтлина. — Как дела?

— Дела, Илюша, неважные. Колонны работают прекрасно, но обнаружилась новая неприятность: архимедов винт сломан на втором витке, нижняя часть отделилась совсем…

Из громкоговорителя послышались хриплые, нечленораздельные звуки.

— Что ты говоришь, Илья? — спросил Мареев. — Я не понял.

— Сейчас… Никита… — задыхаясь, говорил Цейтлин. — Сейчас… кашель… сейчас… Ну вот, прошло…

Он помолчал минуту и заговорил ясно, твёрдо и чётко:

— На сколько вы можете растянуть свой запас кислорода?

— Максимум на семь—восемь суток.

— Так вот, слушай, Никита. Уже пятые сутки мы роем к вам шахту.

— Шахту?!

— Да, шахту!

— Илюша, ведь это абсурд!

— В других случаях я тоже так подумал бы. Но здесь дело идёт о вас… о вашей жизни… Ты можешь предложить что-нибудь другое?

Ответа не последовало, и Цейтлин продолжал:

— Проходка идёт теперь по пятнадцати—шестнадцати метров в сутки. Уже пройдено девяносто шесть метров. Я обещаю тебе, что через двадцать пять—двадцать шесть суток мы доберёмся до вас. Хотя бы мне пришлось лопнуть!.. Я прошу тебя, Никитушка… умоляю… дотяни! Растяни! Думай, придумывай, изворачивайся… Может быть, там у вас какие-нибудь резервы: вода, химические материалы… Ниночка! Я особенно тебя прошу… Ты же химичка… Ты же умница…

И все в шаровой каюте, лишившейся телевизора, ярко представили себе, как Цейтлин стоит перед микрофоном и упрашивает их: увидели всю его несуразную фигуру и прикрытые стёклами огромных очков маленькие умные глаза, полные мольбы, любви и смертельной тревоги.

У Малевской начали краснеть веки. Ей хотелось и плакать и смеяться.

— Илюша!.. Голубчик!.. Надо ли об этом говорить?.. Мы, конечно, сделаем всё, что только возможно…

— Нет, нет, Ниночка! Не только то, что возможно, а больше, чем возможно… Ты понимаешь, мне важно, чтобы у вас руки не опустились, иначе… иначе вы и меня и всех тут просто подведёте!

— Об этом не беспокойся, Илья, — твёрдым голосом сказал Мареев. — Мы будем бороться до последнего вздоха.

— А я беру обязательство: сверх последнего вздоха сделать ещё три лишних и вызываю Никиту на соревнование, — не мог удержаться, чтобы не побалагурить, Брусков.